Так устроена память: иногда даже мелочь способна разбудить длинную цепочку воспоминаний. Взять, к примеру, вот этот солнечный луч, в котором танцуют пылинки. Луч делит комнату на две половинки, теряющиеся в полумраке. Будто и нет комнаты вовсе, а ты сидишь на улице, греясь в ласковом утреннем солнышке, и понимаешь: вот она — свобода! Этот луч заглядывает в окно на несколько минут, пока солнце, вынырнув из-за потертых двухэтажек напротив, не вскарабкается на крышу твоего дома. В это время нормальный школьник носится по квартире, собирая портфель, запивая суету обжигающим чаем и давясь ненавистными спросонья бутербродами. На выходных тоже не до луча — ты отсыпаешься за неделю. И лишь пару раз в год появляется возможность застукать шаловливый лучик на горячем. В то благословенное время, которое зовется священным словом “каникулы”.
— Ма, а в этой коробке что? — я отвлеклась от размышлений о былых каникулах, вернувшись в нынешний отпуск.
Вроде и смысл подразумевается один и тот же — отдых. А на деле — совершенно разные вещи. В дни школьных каникул свобода ощущается настоящей и полной. В самый-самый первый день, когда еще по привычке вскакиваешь в семь утра, знакомец-лучик сообщает тебе радостную новость. Все заботы учебного года рассыпаются пылинками, танцующими над потертым паласом. И дальше тебя не волнует ничего, кроме того, отпустят ли сегодня Машку к деду на весь день, и когда Люська приедет на лето к бабушке. В отпуске же хлопот только прибавляется: переделать все отложенные из-за работы дела, картошку, опять же, посадить-выкопать. Картошка — спасибо родителям. Им уже и сил не хватает, но на все предложения “просто купить” следует категорическией отказ, дополняемый сакральным: “А что люди скажут?”
— А, то ваше творчество. Перебери, а? Нужное в компьютер засунь, остальное на помойку, — мама оживилась. — Пыль только собирает. Вон, мыши уже погрызли. Муська, падлюка, их в доме не гоняет, наоборот, с улицы домой тащит.
Я осторожно смахнула пыль с ветхого картона и с трудом развязала шпагат. Бумажки, фотки. Черно-белые, выцветшие. Размытые, с засветами, криво напечатанные на желтоватой фотобумаге. Машка, Люська, я, одноухий кот, дерево. А вот это невнятное пятно — скорее всего, роза. Или кролик.
— А это что за чудо-юдо? — мама вытащила из коробки небольшой снимок.
Вот уж верно — чудо-юдо. Точнее, инопланетянин. Самый настоящий, точь-в-точь как в “Тайне третьей планеты”, с лопушистыми ушами и носом-хоботом.
— А-а, это мы над Люськой подшучивали, — я усмехнулась воспоминаниям.
— Люськой? Которая погибла?
— Как погибла? — мне стало дурно.
— А так. Я не хотела по телефону говорить. Машина сбила. Черная иномарка. Водитель скрылся. Мутная история, — вздохнула мама. — Разное говорят. То ли Люся куда-то впуталась, и ее убили, то ли сбивший — богатенький со связями. Дело замяли.
Да нет, мама что-то не так поняла. Какое впуталась? Это же Люська. Вредина и задавака, возомнившая себя “столичной”, когда ее родители после долгих мытарств по общагам получили квартиру в Питере. От бабушки, у которой Люська “временно” прожила первые десять лет своей жизни, ребенка забрали, но дисциплинированно возвращали каждое лето на каникулы. И каждое лето мы несколько дней кряду выслушивали снисходительное “вы гекаете” и “стыдно не знать, что такое ‘ножки Буша’”. Потом “столичный” лоск спадал, и Люська возвращалась в свое нормальное провинциальное состояние.
Годы шли, никто не молодел. Когда бабушка стала совсем плоха, Люська бросила и мужа-алкаша, и Питер и примчалась ухаживать. Да так и осталась, сменив через несколько лет гражданство и вернув себе девичью фамилию.
***
— Ну что, за независимость? — Машка подняла бокал.
— Ой, кто бы говорил! — фыркнула Люська, но почему-то покраснела.
— А что! Сбросить наших троглодитов на бабушку и делать, что хочется — тоже своего рода независимость, — обиделась подруга.
— Про “что хочется” ты мужу своему расскажи, — поддела я.
Против присутствия Машкиного мужа на девичнике мы ничего не имели, но бедняга явно скучал в компании трех пьяных дам и их детских воспоминаний.
— А что, так тоже неплохо получилось… — протянула Люська, косясь на опустевшую бутылку. — Есть, кому за добавкой сгонять.
— Угу, пока мы тут до зеленых человечков упиваемся, — захихикала Машка. — Хотя, кое-кому и пить не надо. Помнишь инопланетян?
— Да ну тебя, — Люська надулась. — Вот возьму и докажу, что они были. Считай это делом чести!
***
Бывает, сделаешь гадость по недомыслию, а потом мучаешься. Вроде бы, и не со зла, а все равно, грызет червячок раскаяния долгие годы. Но с ним можно сжиться, перестать замечать. А когда понимаешь, что ничего уже не исправить, становится по-настоящему страшно. И червячок выползает из глубин подсознания, превращаясь в гигантского прожорливого песчаного червя с планеты Арракис.
Люська была твердо уверена, что видела в детстве, как инопланетяне похитили человека, припрятали его скелет в заброшенном доме, а на его место вернули клона. Мы ей тогда не поверили, высмеяли, хоть и звучал ее рассказ довольно связно. Даже в ту, нашу последнюю, встречу мы снова подняли ее на смех. И вот теперь Люськи нет, а я чувствую себя так, будто совершила предательство, и именно оно привело к смерти подруги.
***
В то лето показывали “Супермен”. Мы бегали его смотреть к Машке, у которой был цветной “Хитачи”. Невиданная роскошь в провинциальном городке, где ламповый “Электрон” считался верхом шика. Еще у Машки был видик, но к нему прилагалось всего три кассеты. Оба боевика с Ван-Даммом были нами давно засмотрены до дыр, а третья кассета, с таинственной надписью “Евромассаж”, припрятанная Машкиными родаками в прикроватной тумбочке, найдена и забракована как полный отстой. На ней полуголая тетка в черных чулках в сеточку и туфлях на высоченной шпильке, ненатурально стонала, елозя сиськами по невнятно поблескивающему обнаженным торсом среди шелковых простыней мужику. Теперь-то я понимаю, что, скорее всего, это была порнушка. Но мы дотудова не досмотрели, единогласно признав кино нудным, и проголосовали за очередной пересмотр “Двойного удара”. А вот “Супермен” впечатлил, возбудив самые смелые сексуальные фантазии, какие могут только быть у благовоспитанных четырнадцатилеток.
После его просмотра наша троица вообразила себя Лоис Лейн и носилась по округе, изображая репортеров. В моем дворе, в закутке у курятника, была организована редакция, оснащенная колченогим столом и печатной машинкой без ленты (подумаешь, зато у нас была копирка, а если ее положить между двумя листами бумаги, то на втором все отлично пропечатывалось). У Машкиного дедушки на чердаке нашелся старый «Киев” с заедающей шторкой, поднявший газету до невиданных технических высот. Запасы просроченной пленки, химикатов и фотобумаги нашлись на том же чердаке, а в сарае пылился громоздкий фотоувеличитель.
Суперменом единогласно был назначен Костыль. У высокого, атлетически сложенного старшеклассника — давнего объекта наших тайных мечтаний — имелось одно неоспоримое достоинство, делавшее его идеальным кандидатом на эту роль: очки. Да и то, что парень этим летом поступил на журфак, и вообще, имел вид весьма интеллигентный, усиливало его сходство с Кларком Кентом в наших глазах. А еще за ним удобно было следить: жил Костыль на Садовой, на которую выходил забор редакционного курятника.
— Да не похож он на Лекса Лютора! — кипятилась Машка. — Гопота обыкновенная. У малышни на «Ватру” стрелял вчера.
— У тебя есть другие кандидатуры? — Люська поджала губы так, что даже верхняя, домиком, и та перестала задорно приоткрывать зубы.
Обиделась. Когда Люська так губки поджимает, то все. Дуться будет до вечера. И чего она в этого Веталя так вцепилась? Найдем другого главного злодея для нашего Мелкополиса. У него ведь даже имя не на “Л” начинается. Хотя, она, конечно, права: на роль плохого парня Веталь подходил идеально. У него даже нож был, бабочка. А еще он курил и матерился.
— Девочки, брейк, — вклинилась я. — Давайте, потом, а? Меня щас ужинать загонят и не выпустят уже. Я маме обещала помочь, и “Поле Чудес” сегодня…
— Вот именно! — Люська никак не могла решить, разобидеться окончательно, или нет смысла, если все равно скоро по домам. — Дался вам этот злодей. Будто других тем нет на завтрашний выпуск.
— Вообще-то нет, — заметила я.
— Говорят, в Проклятом доме снова свет ночью видели и стоны слышали… — мечтательно протянула Машка.
— Говорят, что кур доят. Думаешь, в «Дейли Плэнет” пропустили бы материал, основанный на слухах о привидениях?
— Статьи Лоис про Супермена печатали же, — пожала плечами Машка. — А там тоже фантастика была.
— У нее фотки имелись! — выдала я железобетонный аргумент.
— И у нас будут, — Люська оживилась, раздумав дуться.
— Откуда?
— От верблюда! У меня ба сегодня у подруги спит, некому с малым остаться. Я сама дома. Пофоткаю я вам привидения, — решительно схватив “Киев”, Люська потопала на выход. — Чао-какао, ждите утром сенсацию!
***
— Натка, ау! Заснула?
— А? Не, просто задумалась, — я вздрогнула, пытаясь проморгаться. Луч куда-то подевался, и в комнате стало темно, впору свет включать.
— Бумбурится что-то, и по погоде ливень обещали. Сбегай за хлебом, пока не полило.
С трудом разогнув затекшие от сидения на полу коленки, я подползла к окну. И в самом деле: солнце, не успев вскарабкаться на небо, спряталось за угрожающе выглядящий тучкой. В наших краях это могло ничего не значить, а могло вылиться в неделю проливных дождей. А, ладно, до магазина — рукой подать, добегу.
— А зонт?
— Да ну его, так успею, — отмахнулась я, сбегая с крыльца.
Первая толстая капля упала на нос на подступах к хлебному. Поэтому влетела я в магазин на полных парах. Деревянная рама с натянутой на нее сеткой от мух хлопнула за спиной, давая отмашку небесам. Громыхнуло, полилось. Поежилась от ударившей в спину волны прохладной сырости. Ничего, пережду, такой водопад надолго не затянется.
Поразительно, насколько некоторые места неподвластны времени. В небольшом, темноватом помещении магазина неизменно пахло свежим хлебом и разогретыми его теплом сосновыми досками поддонов. Вентилятор под потолком, точно так же, как и в дни моего детства, лениво наматывал мух на побуревшую липкую ленту, свешивающуюся с его лопасти. Да что там, даже продавщица была, хоть и другая, но точно такая же: румяная и пышная, как булочка. О том, что хлебный не стал жертвой аномалии, на десятилетия остановившей время в отдельно взятом помещении, свидетельствовал лишь плакат с надписью “Лещенко А.П. — наш мэр!”, поблескивающий свежей типографской краской на стене за кассой.
— Наташа? Коваль? — бархатистый мужской голос раздался прямо над ухом.
Ого. Какие цапли в нашем болоте. Дядя при полном параде: белоснежная рубашка, стильный пиджак, узкие джинсы. Мой ровесник, плюс-минус, лицо знакомое, но не припомню откуда. Заметив мой растерянный взгляд, он белозубо усмехнулся и подмигнул.
— Да ладно! Не говори, что не узнала, куда уж мне еще богатеть. Виталик я. Из пятиэтажки. Что, совсем-совсем не узнаешь? — самодовольная улыбка немного потухла. Рука знакомым жестом потянулась взъерошить длинную светлую челку, но, спохватившись, отдернулась. И то верно, на укладку явно не две минуты потрачено.
— Точно, Веталь!
И как я его могла не узнать? Надо же, сколько мы не виделись… Лет двадцать-сколько? Люди меняются, и Веталь — не исключение. Длинный, худой как жердь. Теперь он подкачался, заматерел, облагородился, одним словом. Только тонкий шрамик со следами операционных швов на левом запястье да нахальный взгляд выдавали старого знакомца.
***
— Ну и где она? — Машка злилась. — Блин, на той пленке фотки, как бабка Нюрка в Качурин погреб мусор сыпет. Если не проявим к обеду, нам вообще тогда нечего в выпуск ставить!
— Думаешь, в Проклятый дом поперлась, а Марьандреевна ее застукала и теперь не выпускает?
— А думаешь, не может такого быть? Это же Люська, она брехать не умеет.
Если так, то Люську могут и вообще гулять не отпустить. Хорошо, квартира на первом этаже, можно под окно пробраться через детскую площадку и вызволить хотя бы фотик.
— А вы что здесь делаете?
Веталь, гад, ну разве можно так пугать? Я чуть не свалилась обратно в куст, из которого выползла, намереваясь поскрестись в Люськино окно.
— А ты? — ответила вопросом на вопрос. Ладно мы, но ему-то тут и в самом деле делать нечего, он даже не в этом доме живет.
— Курю, что не видно? — Веталь продемонстрировал потухший окурок.
Ага. Курит. Прямо под окнами. Чтобы побольше свидетелей, имеющих возможность, а главное — желание, родакам стукануть.
— А Люськи дома нет, с вечера не являлась, — доложил Веталь, сверкнув дыркой на месте выбитого зуба. Когда успел, интересно? Вчера еще все зубы при нем были. И фингала под глазом не наблюдалось.
— А ты откуда знаешь? — Машка решительно выбралась из кустов.
— Марьандреевну видел, она ее искала, — смешался парень.
— Проклятый дом! — это мы с Машкой, хором.
***
— А ты похорошела, — ого, а Веталь комплименты говорить научился. Помнится, в детстве у него больше гадости получались.
— Ты тоже, — знаю, так не принято, но я совершенно не умею комплименты принимать и несу в ответ всякую чушь. — Если бы не шрам, я тебя и не узнала бы.
— Да уж, — мужчина скривился, потирая запястье. — Чтобы я еще в ваши девчячьи дела вмешивался?
— Ой, да ладно, по-моему, тебе сплошной профит вышел, — фыркнула я, и мы дружно рассмеялись.
Руку Веталь сломал, когда мы добывали Люську из Проклятого дома. Она все-таки туда полезла и провалилась в подпол, наступив на гнилую доску. Люська не пострадала, но дыру сверху привалило трухлявым шкафом, и одному привидению в ту ночь в доме куковать пришлось. А вот Веталь, который зачем-то поплелся за нами, а посему был использован в Люськодобыче в качестве грубой мужской силы, получил открытый перелом, когда шкаф оттаскивал, и тот окончательно доломался. Как Веталь ругался! Мы с девчонками таких слов и не знали даже. Машка, кажется, пыталась записывать. Но Люську нам добыл. Изрядно пыльную и перепуганную. Дело было в августе, и первый месяц школы парень радостно просачковал, отмахиваясь от контрольных замызганным гипсом.
— Ага, профит. Я в выпускном классе был, мне все равно потом догонять пришлось, — Веталь посерьезнел. — Слышала, что с Люсей случилось?
Я кивнула. Смеяться разом расхотелось.
— Дура она, — Веталь звучал как-то зло. — Дурой была, лезла вечно, куда не просят, дурой и осталась. Безмозглой.
— Ты что-то знаешь? — насторожилась я. Неужели, Люська и в самом деле активно во что-то вляпалась?
— Нет, и тебе копать не советую, — отрезал мой собеседник. Бросил взгляд на дверь, поежился: — Подвезти? Я на машине, домчу с ветерком, — подмигнул он мне.
Ага, тут двести метров пешком, а на машине — полгорода объезжать. Но лило так, что я хлеб сухим до дому не донесу. Пришлось соглашаться.
Дорога прошла в молчании. Выходило, что и воспоминаний-то у нас общих нет. Радость от встречи разрушилась упоминанием о погибшей подруге. А по большому счету, говорить нам больше не о чем. Веталь старше, особо и не пересекались, кроме того случая. Потом он поступил, да и мы разлетелись кто куда. Люська на следующее лето к бабушке не явилась: поступила в техникум. Потом и мы с Машкой покинули родной городок, наведываясь лишь изредка.
Нашей троице удалось свидеться всего раз, уже после возвращения Люськи в родные пенаты. Она нас и собрала, аккурат на эту Пасху. Мы отпраздновали Люськин развод, с конским ржанием вспоминая наше “суперлето” и слежку за старшеклассниками. Кстати, Веталя из кандидатов в Лексы Люторы мы тогда вычеркнули, записав на его место Лелика, друга Костыля. Тот зачастил к нему в конце лета. Впрочем, после Люськиного визита в Проклятый дом мы к “Супермену” охладели.
— Ой, я тут выскочу. Там бугорок, днищем сядешь, — я засуетилась, поняв, что Веталь собрался меня прямо к калитке на своем “черном мерине” доставить. Въезд был через изрытую колдобинами детскую площадку.
— А то я не знаю, — хмыкнул он.
— Ты ж не тут живешь, — удивилась я. — Откуда бы?
— Ну, как хочешь, — не стал настаивать мужчина, помрачнев.
***
— А я говорю: самые настоящие инопланетяне! — Люська даже дуться забыла, доказывая, что ей не померещилось. -Свет такой яркий, неземной, лучом прямо. И эти двое: высокий и низкий. И носы хоботом!
— Ага, а тарелку на поляне под дубом оставили, — заржала Машка.
“Поляной” мы называли небольшой пустырь, расположившийся как раз между нашим наблюдательным постом в курятнике и домом Костыля-Кларка. Проклятый дом примостился сбоку. Гордое звание “дуб” носил остов старого трухлявого клена, все никак не желавшего умирать и каждую весну покрывавшегося густой порослью мелких зеленых веточек. Дуб рос прямо у калитки Проклятого дома, перегораживая нам обзор. К задней стене дома примыкала глухая ограда морга, а с другой стороны периметр замыкал забор детсада “Солнышко”. Садовая, вообще, отличалась изысканной хаотичностью застройки.
— Откуда я знаю, где они тарелку оставили? — кипятилась Люська. — Я в подполе сидела. Ну точнее, сначала под лестницей, я потом уже провалилась, когда они вернулись.
— Так они еще и дважды прилетали?
— Блин, Маш, я не знаю, чем ты слушаешь, — Люськина обидчивость взяла верх. — Я же говорила: они Палсеменыча похитили. Я слышала, как он сопротивлялся. А потом вернулись, труп его высохший приволокли, а вместо него уже клон был, покорный.
Слово за слово, Машка с Люськой тогда поругались. Люська заявила, что с нами не разговаривает, и, схватив бумагу и копирку, уселась “писать сенсацию”, остервенело колотя по клавишам печатной машинки. Я держала нейтралитет, но посмеивалась: на пленке остались свободные кадры, а у меня зрел план.
Трудилась Люська до самого обеда.
***
— Мам, ты коробку не убрала? — я вбежала в дом, стряхивая с себя остатки дождя.
— Стой, куда, переоденься, — только и успела сказать мама, но мне было не до того.
Швырнув пакет с “бородинским” на кухонный стол, я помчалась в комнату. Решившая, что коробка посреди ковра стоит специально для нее, Муся уже утаптывала ее содержимое. Моим посягательствам на ее “собственность” эта наглая рыжая морда возмутилась до глубины кошачьей души. С громким мявом она выпрыгнула из коробки, перевернув ее и взметнув вихрь макулатуры. Вот он, заветный листок! Память мне не изменила, сохранили мы его. Чисто поржать. Разобиженная Люська бутерброд из бумажек и копирки в печатную машинку вставила не той стороной. В результате текст оказался набран зеркально. Ржали все, и Люська в том числе. Она даже с Машкой помирилась, но все равно, была полна решимости написать свою “сенсацию”. Посему, наказала нам фотки сделать, а сама величественно удалилась на обед.
***
— Думаешь успеем? — скептически скривилась Машка, выслушав мой план.
— А то. Марьандреевна Люську не выпустит, пока та все не доест.
Люся отличалась царственной неторопливостью в еде. Обедать она могла часа по три, что и проделывала с завидной регулярностью, доводя бабушку до белого каления. Так что времени на осуществление плана у нас было с лихвой.
Мы слепили из воска фигурку чудика-инопланетянина и сфоткали ее в ветвях “дуба”. Пока наша копуша обедать изволили, проявили пленку и окопались в “фотолаборатории”, приступив к печати. Начать решили с главного — “инопланетянина”.
Лабораторию мы устроили в погребе — капитальном строении с дверью в человеческий рост и крутыми бетонными ступенями, ведущими в прохладное помещение, усыпанное песком. Погреб по летнему времени пустовал, немного консервации да пара ящиков груш не в счет. Что немаловажно: имелась не только лампочка, но и розетка.
— Красавец, — мы склонились над кюветой, рассматривая фото в свете красной лампы.
Инопланетянин вышел как живой. Тоненькое тельце, ручки-ножки врастопырку, уши-локаторы, нос хоботом…
— А хотите, я его стукну, и он станет фиолетовым в крапинку? — пропищала Машка, и мы залились хохотом.
— Чего веселимся? — измученная неравным боем с обедом, Люська пребывала глубоко не в духе.
— Све-е-ет! — заорали мы, кинувшись прятать последние листы фотобумаги, но было уже поздно. Люся зашла, открыв дверь с ноги, нараспашку, еще и выключателем лампочки щелкнула.
Весь наш запас фотобумаги сгинул на свету, словно вампир. Нет, конечно, попробовать что-то напечатать можно было, но после такого засвета получим, скорее всего, набор “Черных квадратов”. Мы не Малевичи, в нашем исполнении это не так концептуально. А в субботу универмаг не работает, фотобумагу купить негде. Хорошо хоть бабку Нюрку с ее мусором сделали. Она да инопланетянин — вот и весь наш материал на сегодняшний выпуск.
— Ну вот, — я расстроилась.
— Ой, — Люська выглядела виноватой. — Хоть что-то успели?
— Угу, вон, инопланетяне твои в закрепителе плавают, — кивнула Машка.
— Вышло? — Люська оживилась, склоняясь над кюветой, чтобы выловить фотку. — Я боялась, шторка заела… Ну бли-ин! Дуры!
Отбросив мокрый снимок, Люська выскочила из погреба. Хлопнула дверь, лязгнул упавший на крючок засов. Переглянувшись, мы с Машкой снова заржали. Инопланетянина было решено отмыть от налипшего песка и использовать по назначению — и дальше доставать Люську.
Пока мы возились, наводя чистоту на светлом лике внеземного гостя, наверху сделалось подозрительно тихо. Даже Рекс — цербер дворянской породы, охранявший вход в подземное царство солений и картошки — замолчал.
— Люська свалила, что ли? — удивилась я. — Дверь она открыла, надеюсь?
Как же. Стучали мы долго, Рекс подвывал, но Люська гордо держала паузу.
— Что-то я жрать уже хочу, — пожаловалась Машка.
— Там груши есть.
— Вкусные, зараза, — Машка, доедая пятую грушу.
— Угу, — я вела в счете, мой огрызок был шестым.
Огрызки мы складывали на балку, нависшую прямо над входом. Сами мы примостились на верхней ступеньке. Люська нас бросила, уже почти час как.
— Ма-аш, — протянула я. — А что мы будем делать, когда в туалет захотим?
— Ямки рыть, как коты, — прыснула Машка, тут же заткнувшись. — Ой. А я кажется, уже. Че делать?
— Кричать?
— Да кто нас сейчас услышит, “Просто Мария” по телеку.
И то верно. Пичалька. Я задумчиво надкусила следующую грушу.
“Мари-ия стафлор, камикадзе сюда!” — заливались мы. Стучать и кричать нам давно надоело. Рекс снаружи поначалу пробовал подпевать, но поняв, что нам с Машкой по ушам прошлись медведи, перестал. Теперь он просто жалобно выл, сетуя на невозможность нас “выключить”.
— Слу, по-моему, там не так было… — притормозила Машка.
— Да какая разница? Главное — чтобы громко, — философски возразила я.
Машка кивнула, соглашаясь.
“Мария, Мария-Мария!” — мы с новой силой загорланили припев.
Рекс взвыл и зашелся лаем, перешедшим в радостное поскуливание.
— Что вы творите? А ну марш на выход! — дверь распахнулась, ослепив нас яркими лучами вечернего солнца.
Папочка! Я тебя люблю. А еще я люблю лето и жару! Стуча зубами, мы с Машкой понесли наши переполненные грушами тушки на солнышко.
А наутро фотолаборатория оказалась разгромлена. Кто-то ночью забрался в погреб в надежде поживиться маринованными огурчиками. Утешало одно: груши за нас отомстили. Вор не знал, что при входе нужно пригибаться, и впечатался головой в балку. Красиво разложенные на ней огрызки попадали на ступеньки, превратив их в ловушку. На ней грабитель и поскользнулся, съехав вниз и, как минимум, ободрав ладони. Об этом свидетельствовали размазанные по бетону груши и кровь на нижних ступеньках. К сожалению, аппаратура стояла напротив лестницы и изрядно пострадала.
Почему промолчал Рекс мы узнали лишь к вечеру.
***
Следуя заветам Алисы из Зазеркалья, я поднесла раритетную “сенсацию” к зеркалу серванта, однако сервиз “Мадонна” основательно загораживал обзор. Стоп. Чего это я. Двадцать первый век же.
Тщательно расправив листок на столе, я щелкнула камерой смартфона. Флипнуть изображение — дело пары касаний. И вот я уже читаю Люськин опус, продираясь сквозь выцветшие от времени буквы испещренного опечатками шИдевра.
“Старый дом зловеще скрепел. Я притаилсь в совем убежише,, затаив жух. Яркий свет ударил в окно залив меня полностью. Я сожмурилась. Зловещте силуэтты вошли в дом. Ветер скрипел ставней.2Это не люди1” — подумала я. И это б ли нелюди! Одеты они б ли в скаяндры, с сер х лиц пялились круглые глазиши, а спереди свешивались хобот .”
Буква “ы” Люське особенно не давалась — клавиша западала.
Ничего нового я не вычитала. Все это Люська рассказывала устно, и не раз. Инопланетян было двое, они приволокли с собой Палсемыча — заведующего городским краеведческим музеем, и вообще фигуру весьма приметную. Любил Палсеменыч за воротник залить, при этом так уставал, что ложился отдохнуть под первым попавшимся забором. Забор морга попадался ему особенно часто, ибо примыкал к музею. Палсеменыч возмущался произволу инопланетян и пьяно негодовал.
“Пустите меня, нелюди!”- кричал он,но фигуры тоько шипели в свои хобот .
Они проволокли Павла Семеновича Винокура к дальней комнате, а я едва перевела дух. Надо б ло сматыватся. Из комнаты посл шались звуки ударов и крики.пОтом все замолчало.”
Как “инопланетяне” вышли обратно, Люська не упоминала. Когда все стихло, она решила выбираться, но провалилась. Подпол оказался неглубоким, меньше человеческого роста. Даже не подвал, а так, промежуток между фундаментом и деревянным полом, как водится в старых домах. Пока Люська пыхтела, пытаясь сдвинуть упавший шкаф, “инопланетяне” вернулись.
“Снова показался свет и голоса. Я сжалась, боясть пошевелится. Голоса прошли надо мной, и я в сунула фотоапарат в шель, чтоб сфоткать, но наверно неуспела. гОлоса зашли в дальнюю комнату. Я покралась следом, спот каясь об арматуру. В стене б ла дырка, а за ней подпол дальней комнат . Свет ударил в нее и я приникла. “Останки приметные, я вам не советую ими светить,” — Палсемен ч говорил как будто он с ними заодно. Голоса шли сверху. сВерху упало тело высохшее как скелет.С вет потух и все ушли.Я боялась, но сфотографировала через д рку со всп шкой.”
В письменном изложении выглядело все не так уж и инопланетно. Скорее, криминально. Люськины устные рассказы каждый раз обрастали новыми подробностями, звуча гораздо фантастичнее. Там было и гудение двигателей летающей тарелки, и шипение люка, и мучительные инопланетные пытки, которым подвергали Палсеменыча. Мы ржали, а Люська кипятилась. Потащила нас в Проклятый дом, чтобы показать “тело”. Само собой, никакого тела мы не нашли, как и лишних дыр в полу. Мы всю дальнюю комнату облазили. Ни следа инопланетян, только пыль да грязь. Точнее, следы были, также, как и существо, их оставившее. Рекс, зараза. Он снова с цепи сорвался, видимо, расшатал карабин, пытаясь убежать от нашего с Машкой концерта. Потому и грабителя проворонил: не было охранничка на посту. Когда Рекс срывался с цепи, он шел гулять. И заходил, порой, очень далеко. На это раз забрел в Проклятый дом, а выбраться не сумел. Если бы мы не полезли Люськино “тело” искать, то ночью в Проклятом доме опять выло бы изрядно оголодавшее привидение.
— Теть Свет, здравствуйте!
— Ой, Натуся! А Машуня в цьом году може и не прыйиде. На мори воны. Вчора дзвоныла, показувала фотки. В них там готель с фай…ваем, — Машкина мама запнулась на непривычном слове. — Но работае только в холле, ничого ци турки нормально зробить не можуть.
— Здорово! — я завистливо вздохнула. На море я собиралась каждый год, но доехав до родительского дома, неизменно приходила к выводу, что нас и тут неплохо кормят, и на море забивала. Правильно Машка сделала: сначала море, а потом все остальное, если успеется. — Теть Свет, я вообще-то не Маше, а вам звоню. Помните, мы фотографией увлекались в школе? У вас не осталось наших старых пленок? Я у родителей кое-что нашла, но там не все. Хочу оцифровать наше “творчество”. Маше потом скину, чтобы обработала.
Машка у нас — крутой фотохудожник. Мы поигрались одно лето и забыли, а ее зацепило.
— Шось валяеться, я як раз их дистала, зи школы дзвонылы, якусь выставку роблять до столетия. Про выдатных выпускников. Заходь вечором на чай, подивишся.
Конечно зайду. А заодно и разузнаю, что за выставка такая. Если уж на то пошло, то я у нас самая знаменитая знаменитость из всего класса, а моим никто не звонил.
— Кушай борщик, — мама суетилась.
— Ма, куда? В меня столько не влезет.
— Сорок лет почти, а есть ребенок так и не научился, — вздохнул папа, доедая добавку.
Мамины борщи — это что-то. Но сегодня у меня голова была занята другим, и борщ туда не помещался.
— Па, а помнишь Палсеменыча?
— Это которого?
— Ну этого, который пьяный вечно. Винокура.
— Ну почему вечно? Был у человека сложный период в жизни. Зарплаты по полгода не платили, жена ушла, вот он и запил. Но ведь бросил же.
— Неужели, инопланетяне так повлияли? — усмехнулась я.
— Ну кто знает, до кого он там допился. Но как отрезало, подработку нашел, долги отдал, бизнес даже организовал. Книгами торговал, прямо в помещении музея. Да ты помнишь, вы же с мамой там детективами закупались.
Точно. Книжки в мягком переплете, которые рассыпались от первого прочтения. Кстати, инопланетяне, похоже, все-таки причем. Книжный при музее открылся в начале моего девятого класса. То бишь, вскоре после того, как Палсеменыча, по Люськиному утверждению, “подменили на клона”.
Муся, кемарившая на подоконнике, кося на стол одним глазом, зашипела.
— Константин Кириллович рано сегодня, — заметила мама, выглянув в окно. — Пойду, в дом приглашу.
Вслед за мамой в кухню вплыл полноватый лысеющий дядька. Тот самый Костыль, который Кларк Кент. Нынче — Константин Кириллович. Вот странно судьба распорядилась: в юности он гоголем ходил, в дефицитной джинсе и все такое, даже Таврию новенькую купил. А потом закончил свой журфак, вернулся в родной город. Покрутился немного в коммерции, но когда бизнес из “урви-продай” девяностых стал превращаться в сложную науку, у него все обломилось. В школу работать пошел не от хорошей жизни, но его друг детства — Лелик, нынче городской голова Алексей Лещенко — уже тогда шишкой в горсовете был. Так что Костыль быстро до директора дослужился. В данный момент являл наш “супермен” типичный образчик мужчины среднего возраста, по причине кризиса (финансового, а не возрастного) разъезжающего все на той же винтажной красной Таврии. А по причине ремонта канализации на Садовой, в ходе которого перерыли полулицы, вынужденного проситься со своим раритетом к нам в гараж на постой.
— Наташа, здравствуй, — не скажу, что Костыль был счастлив меня видеть.
Разговор не клеился. Особенно неловко стало после того, как я спросила, чего это Машке звонили насчет выставки, а мне нет.
Из последовавшего в ответ сумбура выходило, что Константин Кириллович меня лично пригласить хотели для раздачи автографов читателям. По-моему, он юлил, но на всякий случай, согласилась, и Костыль пообещал зайти завтра — согласовать дату. На этом тему закрыли, и с облегчением выдохнули мы оба.
— Ось, Натусь, все, шо е. Машуня все нияк не забэрэ. Ты пончики йиж. Таки як вы в детстве любылы, — тетя Света суетились, пытаясь одновременно накрыть на стол и выдать мне то, за чем пришла. — Натусь, ты ж розбираешься в цьому, може, выберешь и для школы заразóм? А то Костя зайдэ завтра, я як раз для нього вытягла коробку.
— Прям сам и зайдет? — я недоверчиво скривилась. — Разве “дирехторское” это дело?
— Да не, но… Вы ж дружылы, а писля того, шо з Люсенькою трапылось… Жалко, така девочка была. Уж вона в музее порядки понавóдила б.
— В музее? А каким боком Люська к музею? — удивилась я. Люська, конечно, по диплому культуролог, но работы по специальности в нашей “культурной столице” днем с огнем не сыщешь. Вот Люська и переучилась на юриста и неплохо устроилась в единственной на весь город нотариальной конторе.
— Та вона ж с контори своей пишла, не схотила бильше там робить, — отмахнулась тетя Света. — Казала, шо не буде в ихних корупциях участвувать. Вона просто начальству сказала, шо не можна так, не по закону то. А йий сказали мовчать и оформлять.
— Что оформлять? — не поняла я.
— А як я знаю? Кажись, машини зписани. Того року взялы пять опелив служебных на горсовет, а весною вже як металолом соби повикупалы. Люся звильнилася, а потим переживала дуже. Казала, шо те нотариуси — то компромис з совистю, лучше вона буде шось бильш чесне робить. В музей заведуючей дуже хотила. Гроши невелики, та де в нас зараз нормально платять? Три мисяця без роботы пробула, поки место освободилося, а проробить и мисяця не вспила… Костик ее до школы звал, та вона одказувалася. Не знаю, чого вона його так не любила, мальчик до ней з душою…
Угу, мальчик. Сто кило живого веса.
— Подождите… три месяца, плюс месяц… это ж получается, на Пасху Люська уже без работы была? А нам ни слова не сказала, зараза гордая.
— Не, то вже писля Пасхи. Машуня ще не пойихала, Люсенька дзвоныла, жалувалась. А потим, на слидуючий день передзвоныла, каже, договорилася. Павло Семенович на пенсию йде, на його место возьмуть.
— А три месяца откуда?
Вот уж чем тетя Света никогда не отличалась, так это способностью связно излагать, валила все в кучу. Тут без практики и ста грамм не разберешься. С практикой у меня туго, утратила навык по причине редких приездов, а вот за сто грамм и пончик сойдет. Я потянулась к тарелке, полной румяных, посыпанных сахарной пудрой и корицей красавцев. М-ммм… Блаженство.
— Та вин збирався довго, все нияк дела не передавав. И пивгода тягомотина та велася бы, та помер Павло Семенович. Пити, кажуть, знову став. Полиз пьяный у дом заброшенный, та впав там насмерть.
— Это в какой дом? — я даже жевать перестала.
— Да одоробло то, на Садовий. Його сносить собиралыся, а Павло Семенович проти був. Казав, шо в тому доме ще сам Домгер жив, коли наше месторождение шукав.
Вот тебе и Проклятый дом. Исторически ценная развалина, выходит.
Смартфон пиликнул возмущенной смс-кой от мамы: “Ты где? Мы волнуемся, фонари снова не горят!”
— Теть Свет, можно я все заберу, дома переберу и завтра вам принесу, что для школы? Или сама Костылю передам, он у нас машину в гараже ставит.
— Та забирай, — отмахнулась Машкина мама. — Стий. Пончики з собою дам.
Ну кто я такая, чтобы от тетьсветыных пончиков отказываться?
— А ходить ровно ты так и не научилась, — твердая мужская рука подхватила меня под локоть, не дав кувыркнуться в зияющую посреди дороги яму.
— Ты что, следишь за мной, что ли? — не очень вежливо буркнула я.
Напугал же. У нас улица не самая оживленная, а ночью, да еще когда фонари не горели, вообще вымирала, как хорошо освященное кладбище.
— Ну почему слежу? — ухмыльнулся Веталь. — Я живу неподалеку, не забыла?
— Насколько я помню, не ты, а родители твои, — поправила я.
— Ага. Они самые, — спорить Веталь не стал. — Чего бродишь в одиночку? Не знаешь, что у нас ночью опасно?
— Из гостей иду.
— На свиданку бегала? А, нет, от тети Светы, — Веталь со знанием дела втянул носом запах пончиков с корицей, споривший по силе с ароматом ночных фиалок, разлитым в душном ночном воздухе.
— Какая тебе разница? Приударить за мной решил, ревнуешь? Ты же, вроде как женатый был? — я с подозрением покосилась на правую руку попутчика. Да нет, кольцо на месте.
— Да нужна ты мне, — о-о, узнаю Веталя. А то прямо мачо с Уолл-стрит сегодня с утра мне повстречался. — Дуры вы, девки, — заключил он внезапно.
Не поняла. Какая связь между тем, что я иду от тети Светы, и тем, что девки — дуры?
— А в коробке что? — Веталь бесцеремонно приподнял кулек с пончиками.
Так бы и надавала сейчас по нахальным граблям, да руки заняты. Поэтому только головой мотнула, поддавая макушкой по подбородку.
— Ай!
— А нечего в чужие вещи заглядывать! — мстительно выдавила я сквозь выступившие слезы. Стальная у него челюсть, что ли?
Дальше шли молча. Веталь то ли обиделся, то я ему челюсть своротила…
— Когда ты уезжаешь? — мужчина прервал молчание, когда мы уже стояли перед моей калиткой.
— Я только приехала.
— Наташ, не надо, а?
— Что “не надо”? — не поняла я.
— Вот это не надо. Не лезь никуда. Приехала к маме с папой — будь с ними. Ты давно уже не принадлежишь этой дыре, живи своей жизнью.
Пока я соображала, к чему эта тирада, Веталь развернулся и растворился в густой летней темноте, царившей между кустами волчьих ягод по бокам узкой дорожки.
Сон не шел. Фонарь на Садовой, в отличие от наших, работал исправно, заливая округу ярким светом. Сверкнула фарами в окно спальни проезжающая машина, шум двигателя смолк, хлопнула дверца. Часы тикали, отсчитывая секунды тишины, повисшей в доме. Родители давно спали, а я все ворочалась.
В Машкиной коробке той пленки не оказалось. Наверное, мы ее так и бросили в фотоувеличителе, и она погибла в неравной борьбе погребного воришки со скользкими грушевыми огрызками и силой тяжести. Да я и сама не знаю, что надеялась на ней рассмотреть. Люськиных “инопланетян”? С чего я взяла, что ее смерть с ними связана, да и вообще, не случайна? А с того, что Веталь вел себя подозрительно, кидался странными намеками, да и… у него иномарка. Черная. И старый знакомец явно не бедствует. Чем не ..? Нет, чепуха какая-то. Веталь в качестве Люськиного убийцы у меня в голове не укладывался. Но намеки эти… По всему выходило, что Люська действительно вляпалась. Во что-то, связанное с теми самыми “инопланетянами”. И Веталь знал, во что. А если знал, то… Да бред. Снова его иномарка у меня перед глазами встает.
Устав ворочаться, я встала и подошла к окну. В белом свете одинокого фонаря темнела громада Проклятого дома. Перед его фасадом, обращенным на изрытую канализационными раскопками “поляну”, было непривычно пусто. Точно! Дуб выкорчевали. Жаль. Старик так яростно сопротивлялся умиранию, что я в душе им гордилась. Теперь, когда нечему стало загораживать обзор, окна дома Костыля смотрели почти точно в наши. В одном горел свет. Константину Кирилычу тоже не спится. Больше некому: жил господин директор один.
Сверкнуло, громыхнуло, громко так, будто выстрел. Тугие струи ливня ударили в окно, размывая пейзаж за стеклом. Взвыла сигнализация слишком нервного авто, ее крик подхватили окрестные собаки.
***
— Тс-сс, идут!
Машка завозилась, устраиваясь поудобнее на побелевшем от куриного помета насесте, выставив объектив между штакетин забора. Возмущенный петух попытался намекнуть, кто в курятнике хозяин, но был заткнут Люськиным хуком слева и выступать передумал. Люську он уважал. Как пить дать, на мне потом отыграется. Знает, падлюка, что я его побаиваюсь, но нападает только, когда у нас нет численного преимущества.
— Блин, не могу фокус навести. Они быстро идут, и Лелик закрывает, — зашипела Машка на пол улицы.
— Ща, — Люська перемахнула через забор. — Кость, подожди, спросить хочу! — заорала она.
Костыль недоуменно замер, глядя на приближающуюся походкой “от бедра” Люську, как на внезапно заговорившего щеночка. Мелкий Лелик давился смехом.
Я ткнула Машку локтем, раздался щелчок, сработала вспышка. Костыль вздрогнул и перевел взгляд с “великой соблазнительницы” на наш забор. Мы кубарем скатились с насеста в кусты, Машка продолжала лихорадочно щелкать затвором, а я попыталась прикрыться петухом. Петя выразил свое отношение к такому обращению поистине куриным способом: громко закукарекал и осчастливил свежим горячим “подарочком”.
— Где ты был позавчера ночью? — Люська попыталась отвлечь внимание от переполоха в нашем курятнике. — Что-то у тебя фингал подозрительно на Виталькин похож.
Что ответил Костыль, мы не разобрали. Куры решили поддержать пострадавшего петуха и гвалт устроили такой, что нам пришлось спасаться из курятника бегством.
Вернувшаяся кружным путем Люська была тиха и молчалива. И ни в какую не хотела признаваться, чего ей такого пацаны сказали. Зато заявила, что хватит с нее детских игр, в конце-концов, мы уже почти взрослые женщины, нечего за парнями подсматривать.
***
Пленка с “инопланетянами” канула в Лету, но та, последняя, на которую Машка запечатлела нашего “Супермена”, должна была остаться. Мы тогда репортерскую деятельность свернули — спасибо закозлившей Люське — но вдруг Машка пленку все-таки дощелкала и проявила?
Стараясь не шуметь, чтобы не разбудить родителей, прикрыла дверь спальни и включила ночник. Вечером я пленки смотрела не полностью, только последние кадры в поисках инопланетянина. А на Костыле мы новую начали. По закону подлости, искомая пленка оказалась последней.
Вырезала и сунула нужные кадры в похрустывающие от старости пластиковые рамки. Воткнув первую в диаскоп, приникла к глазку. На негативе подробностей особо не разобрать, но фингал светлел красивым пятном под треснувшим стеклом очков. Лелик тоже был пострадавший — рука темнела повязкой. А вот этого не помню. На следующий кадр и Люська попала. Сжалась вся, а Костыль на нее замахивается, будто ударить хочет. Что же между ними тогда произошло?
Я ворочалась остаток ночи, заснула под утро. Ни громкие вопли нынешнего хозяина курятника, ни визг буксующей под самыми окнами машины не смогли меня разбудить. Во сне я бегала от инопланетян в противогазах, из которых торчали зеленые уши-лопухи. От инопланетян меня спас Супермен в красных труселях поверх синих растянутых треников, превратившийся почему-то в Веталя. И я на него от души наорала за то, что угробил Люську.
Проснулась в твердой уверенности, что мне необходимо разнообразить свою культурную программу. А именно, сходить в краеведческий музей, работать в котором так рвалась Люська. Настолько, что бросила хорошо оплачиваемую должность в нотариальной конторе.
Если не менее пыльная, чем музейная экспозиция, тетенька и удивилась внезапному экскурсанту, то виду не подала. За экскурсию я честно заплатила согласно прейскуранту.
— А здесь находки с нашего кургана были, но мало что сохранилось, — махнула она рукой в сторону полупустого угла с плакатом, изображавшим скифский курган в разрезе.
— Были? А где они теперь?
— Ой, да кто знает. Такая чехарда в девяностые была. Что-то в область забрали, что-то налево ушло. Людмила Сергеевна, царствие ей небесное, хотела выяснить, да разве найдешь чего сейчас.
Оп-па.
— А что было-то? — — в детстве меня музей интересовал мало, я даже о существовании его как-то не задумывалась до того момента, пока Палсеменыч там подпольный книжный не замутил.
— Скелет был из захоронения. Золото сразу в область забрали, но украшения попроще остались, да наконечники копий и прочая мелочевка.
Я подошла к скифскому углу. В данный момент из украшений там имелись лишь цветные картинки да парочка черепков от глиняных амфор. Отдельный плакат изображал прилично сохранившийся скелет в обрывках тряпья с накладками из металла, изображающими диковинных зверушек. Кажется, я рассмотрела крокодила с крылышками, доедающего лошадь.
Пробираясь к Проклятому дому, я чувствовала себя старшеклассницей, бегающей курить за школу. Сейчас меня застукает директор, и все, хана. Директор имел все шансы, ибо был, судя по всему, дома. За своей Таврией Константин Кириллович сегодня еще не заходил, хоть и обещался с утра забрать, а в окне его дома продолжал гореть свет, который я заметила ночью. Перепаханную неряшливо засыпанными траншеями “поляну” я перебегала с опаской. Ночной ливень оставил в рытвинах темные грязные лужи, между которыми вилась глубокая колея с четкими следами протекторов на дне и комьями жирной глины, выброшенными пробуксовывавшими шинами. Видимо, Костыль, прежде, чем к нам на постой попроситься, пытался к себе во двор пробраться и еле выехал. Засмотревшись на его окна, я поскользнулась на пучке чудом сохранившейся на этом поле боя травы и полетела носом в грязь. Ладонь кольнуло, и я машинально сжала пальцы на круглом металлическом предмете.
— А ходить ты так и не научилась.
Веталь. Я уже даже не удивилась. Правда, испугалась почему-то. А от страха я плохо соображаю. Поэтому предмет, подвернувшийся под руку, тайком сунула в карман, даже не взглянув на него. Поднялась, хмуро глядя на одетого с иголочки Веталя. Он даже туфли умудрился не запачкать.
— Я так понимаю, просить тебя не соваться в эту грязь, — мужчина скривился так, что стало понятно, что говорит он отнюдь не о болоте, посреди которого мы стояли, — это без толку сотрясать воздух?
Я кивнула, а потом, отчаянно зажмурившись, выпалила:
— Ты зачем Люську убил?
Повисшая тишина разразилась странными хрюкающими звуками. Я осторожно приоткрыла один глаз. Смеется, что ли? Да нет, похоже, плачет.
— С чего ты это взяла? — изумленно выдавил Веталь.
— У тебя черный мерседес, — пискнула я, холодея. Что-то такое было в его глазах… нехорошее.
— И что? В городе есть еще иномарки.
— А я не говорила, что Люську сбила иномарка!
— И что? Это все знают.
— Вы заставили Палсеменыча выкрасть из музея скифский скелет и украшения и спрятали его в Проклятом доме, а Люська вас застукала! — меня продолжало нести.
— Мы — это кто? — голос мужчины стал холодным, как лед. Я поежилась.
— Ты и… — и в самом деле, кто второй? То, что “инопланетяне” попросту напялили противогазы для конспирации, я поняла еще во сне. — Костыль!
— Насчет Проклятого дома, ты можешь это доказать? — сощурился мой собеседник.
— Как? Вы же пленку из погреба сперли, — вздохнула я, понимая, что и в самом деле, ничего у меня нет. — Разве что тайник в подполе за доказательство сойдет. Мы, конечно, тогда искали, но вдруг плохо, или не в той комнате.
— Идем, — мужчина схватил меня за локоть и решительно потащил к дому.
Мамочки! Наверное, пора кричать, но я с перепугу даже пискнуть не сумела.
Пыли и грязи в Проклятом доме прибавилось, но дубовые доски пола все еще выдерживали вес двоих взрослых, хоть и возмущались изрядно.
Не знаю, чем мы тогда смотрели, может, Рекс, радостно лезший обниматься, отвлек. Но не обнаружить люк тайника в дальней комнате оказалось проблематично. Хотя, возможно, доски, рассохшиеся от времени, разошлись, и щели теперь стали заметнее. Веталь одним рывком поднял крышку люка. Само собой, в подполе было пусто. Подсвечивая телефонами, мы обшарили все углы. Лишь пару крыс спугнули.
Внезапно Веталь кинулся обратно к люку. Я похолодела: от угла, в котором я стояла, согнувшись в три погибели, до люка далеко. Раньше мужчины никак не успею. Сейчас он меня здесь запрет, и прощай белый свет.
Веталь остановился у самого отверстия, рассматривая пыльный предмет, свешивающийся с балки. Крокодил с крылышками, доедающий лошадь.
— Вот оно как… — протянул он. — Сука.
Из подпола меня выволокли за шкирку, не обращая внимания на вялые сожаления о свалившемся кроссовке.
Константин Кириллович не открывал. Веталь вышиб окно. Вот так запросто. Дал с ноги, сорвал с себя пиджак, обмотал руку и добил застрявшие в раме осколки. А я что? Я за ним полезла, у меня уже боялку отшибло совсем, как и инстинкт самосохранения. Где-то в уголке мозга появилась мысль, что, возможно, Веталь и не виноват в смерти Люськи. Но он что-то подозревал, а мой поток обвинений дал недостающие кусочки информации, позволившие его подозрениям перерасти в уверенность.
Костыль лежал в зале, растекаясь по ковру лужей крови из левого виска. Охотничье ружье валялось рядом. Над телом кружила одинокая муха.
Я попятилась. Веталь стоял между мной и ружьем и тянулся к поясу. Блин. А что, если я зря его из подозреваемых вычеркнула?
— Ты чего? — изумленно уставился он на меня.
Я сделала страшные глаза, кивнув на его карман. А вдруг там пистолет?
— Полицию надо вызвать, — пояснил он, доставая из кармана мобилу.
— Зачем полицию? Ты признаться решил?
— Че-его?
— Ты ведь Костыля убрал, чтобы он про ваши делишки не проболтался. Как и Люську! Как и Палсеменыча! — все, меня снова несло, и даже изумленно-настороженный взгляд обвиняемого меня не смущал. — Ты знал, что Люська снова принялась копаться в том старом деле. Теперь понятно, откуда ты знаешь, что на нашей детской площадке машиной сложно проехать! Ты за Люськой шпионил! И убил, когда понял, что она поняла, что за скелет вы в доме прятали, а потом за мной шипонил, и к Костылю ночью заехал и убил его. Его машина у нас стояла, свежим следам, ведущим с его двора неоткуда было взяться, и я значок с твоего мерса нашла в траве, вот!
Я сунула руку в карман, выхватив найденный на “поляне” кругляш. Несколько секунд мы молча смотрели на значок, поблескивающий на ладони.
— Ты в курсе, как выглядит символ Мерседеса, правда? — вкрадчиво поинтересовался Веталь.
Угу. На моей ладони лежало кольцо, перечеркнутое молнией. Опель. Да и стреляли Костылю в левый висок. Веталь — левша. Ему было бы не с руки.
— Но ты себя подозрительно вел…
— Я женат, Наташ.
— И?
— И. Я в детстве в Люську был влюблен. Следил за ней. Думал, она с Костылем на свиданку в этот дом заброшенный бегала, даже в морду ему дал тогда, перехватив. Или это он мне в морду дал… Да какая разница. В общем, когда она вернулась, я… вспомнил былое. Но у меня ведь репутация, пацаны в следующем году школу заканчивают… Люся обижалась. Я обещал развестись, но тянул. И тут она полезла в эту историю. И Палсеменыча убили. Не спорь, я знаю, у меня тоже связи. Я пытался отговаривать, но она заявила, что у меня жена есть, вот ей пусть командую, а Люська — девушка самостоятельная. Как она на Костыля вышла, не знаю. Я ей не говорил, что встретил его тогда возле Проклятого дома. Она мне голосовое сообщение оставила. Я на совещании был, не смог трубку взять, а потом ей весь вечер названивал, но она не отвечала… Наутро узнал, что…
Веталь присел на край стола, обхватив голову руками.
— Сука, — тихо повторил он, ни к кому не обращаясь.
— Но если подельником Костыля был не ты, то кто? Ведь был же кто-то. Люську черная иномарка сбила, а у Костыля Таврия. Да еще и красная.
Веталь безразлично пожал плечами, вертя в руках телефон. Кажется, он забыл, что хотел позвонить в полицию.
— Слушай, — осенило меня. — А ведь я ночью слышала подъезжавшую машину. Тут, кроме как к Костылю, больше заезжать не к кому, а его Таврия у нас в гараже всю ночь простояла. И во время грозы, кажется, я что-то слышала… Думала, что гром, но ведь это мог быть и выстрел. Следы шин на поляне — они уже после ливня были оставлены, иначе в них вода бы скопилась. Значит, пробыл у него кто-то почти всю ночь… И значок мог отвалиться при выезде — по этим буеракам еще и не то отвалится… Получается, убил господина директора ночной посетитель, больше некому…
— Лелик! — кажется, это мы сказали хором.
И в самом деле: в Люськином опусе речь шла о высоком и низеньком “инопланетянах”. Кроме Лелика, коротышек среди Костылевых друзей не водилось, да и повязка на фото… Не иначе, как в нашем погребе руку повредил, поскользнувшись на грушах. Веталь морду только Костылю бил.
— У Алексея Опель… черный. И выборы очередные скоро, — Веталь сжал кулаки так, что костяшки побелели.
Ну да, конечно же Опель. Списанный. Покупку которого за бесценок Люська регистрировать отказалась, встав в позу. И выборы. И Люська, с детства не умевшая вовремя притормозить при виде опасности. Вместо того, чтобы закрыть глаза и промолчать, как все, она ударилась в археологию — раскапывать грешки молодости “народного мэра” Лещенко А.П.
Комментарии